Учитель добра, сострадания и милосердия

Исполнилось 140 лет со дня рождения писателя Бориса Зайцева

Утраченный Валаам и таинственный Афон, чудеса Сергия Радонежского в наши дни и пути небесные соединились в его творчестве: 140 лет назад, 10 февраля 1881 года, в Орле родился русский православный писатель и переводчик, один из последних ярчайших деятелей литературного Серебряного века — Борис Зайцев.

Он был во всех отношениях «последним» в русском зарубежье, пережил едва ли не всю «старую» эмиграцию.

Борис Зайцев родился 29 января (10 февраля) 1881 года в Орле в дворянской семье. Детство прошло в деревне при домашнем воспитании. Мальчик рос в русском приволье, среди простонародья.

Позднее окончил гимназию и реальное училище в Калуге. За участие в студенческих беспорядках был отчислен из Московского технического училища, куда его определил отец, директор московского завода Гужона. Учился в Горном институте в Петербурге и на юридическом факультете Московского университета (не окончил).

Тяга к «писательству» оказалась настолько сильной, что молодой человек решил посвятить себя исключительно литературе.

Начинал Зайцев в газете «Курьер». В редакции сходились, встречались очень разные люди. Например, Бунин и критик-марксист Шулятиков или социал-демократ, будущий большевик и комиссар П. С. Коган. Но среди всех выделялся Леонид Андреев, с которым Зайцева связала прочная дружба. Сближало их многое, начиная с землячества и кончая общностью исканий, желанием нового в литературе, с отходом от традиционного реализма. В 1901 году Леонид Андреев напечатал в «Курьере» зайцевский рассказ «В дороге».

Впрочем, дружил Зайцев с Буниным. Позднее, в эмиграции. Об Иване Алексеевиче он впоследствии оставил немало интересных страниц.

Оригинальность, самобытность первых произведений Зайцева широко открывает ему двери редакций газет и журналов. Сам Борис Константинович не чувствовал себя жестко связанным с каким-либо из литературных направлений. Впрочем, он еще находился в пути, в движении, в поисках себя, шел через издержки и повторения.

В 1904 году Зайцев впервые посетил Италию, подолгу жил там в годы перед Первой мировой войной. Об этом позже вышел цикл очерков «Италия».

Своим главным произведением доэмигрантского периода Зайцев не раз называл повесть «Голубая звезда» (1918), расцененную им как «прощание с прошлым».

События двух революций и гражданской воины явились тем потрясением, которое окончательно изменило духовный и художественный облик Зайцева. Он пережил немало тяжелого (в февральско-мартовские дни 1917 года в Петербурге был убит толпой его племянник, выпускник Павловского юнкерского училища; сам Зайцев перенес лишения, голод, а затем и арест, как и другие члены Всероссийского Комитета помощи голодающим).

Получив в 1922 году разрешение уехать за границу, Зайцев сначала жил в Берлине, в русской писательской среде, затем проживал в Италии, откуда переехал в эмигрантскую столицу — Париж. Был председателем Парижского союза писателей. К этому времени он уже пережил сильное влияние русской религиозной философии В. Соловьева и Н. Бердяева, которые, несмотря на их известное философское вольнодумство, по позднейшим свидетельствам писателя, пробили «пантеистическое одеяние юности» и дали сильный «толчок к вере».

Архимандрит Киприан (Керн) отмечал уже в ранних описаниях природы Зайцевым «какое-то подсознательное неуловимое ощущение божественной иконы мира, его неомраченных светлых истоков», а в результате революционной трагедии обострилось и его духовное понимание Родины: «Какая это была Россия..!», канувшая в Лету как Атлантида...

В романе «Золотой узор» (1926), автобиографической тетралогии «Путешествие Глеба» (1937–1953), в воспоминаниях «Москва» (1939) и «Далекое» (1965) революционная эпоха предстает в некоем стереоскопическом зрении: воспоминания из жизни старой России и новый взгляд из эмиграции с осмыслением значение революции как искупительной кары за отступничество.

О новом мироощущении Зайцева свидетельствуют также написанные им очерки о странствиях к святым местам («Афон» (1928), «Валаам» (1936); паломничества в эти монастыри писатель совершил в 1927 и 1936 гг.). Это были и важные этапы на пути самого Бориса Константиновича к Церкви, чему способствовало, как у многих эмигрантов, ностальгическое чувство об утраченной родине, которую многие вновь обрели в русских зарубежных храмах, построенных еще до революции — в этих островках старого русского мира, каким писатель ощутил и Валаам, отошедший после революции к Финляндии.


Михаил Нестеров. Видение отроку Варфоломею

Писатель создает светским языком исторический «житийный портрет» великого русского святого — произведение «Преподобный Сергий Радонежский», а также других святых («Царь Давид», «Алексей Божий человек», «Иоанн Кронштадтский»), новым взором оценивает классиков 19 века («Жуковский», «Жизнь Тургенева», «Чехов», очерки о Гоголе), рисует примечательные художественные образы священнослужителей из жизни русской эмиграции во Франции, — в романе «Дом в Пасси» (1935), в рассказе «Река времен» (1964) и др.

В эмиграции Зайцевым созданы также романизированные биографии трех русских классиков: «Жизнь Тургенева» (1932), «Жуковский» (1951), «Чехов» (1954), в которых предпринят опыт описания духовного мира и творческого процесса каждого из этих писателей.

Обобщая опыт русской эмиграции в статье, приуроченной к 25-летию своего отъезда из Москвы, Зайцев выразил основную тему всего созданного им после того, как он покинул родину: «Мы — капля России... как бы нищи и бесправны ни были, никогда никому не уступим высших ценностей, которые суть ценности духа». Этот мотив главенствует и в его публицистике (примечателен цикл статей в парижской газете «Возрождение» осенью 1939 — весной 1940 гг., впоследствии изданный под общим заглавием «Дни»), и особенно в мемуарной прозе, занимающей основное место в последний период творчества писателя.

«Преподобный Сергий Радонежский»
(1925)

Можно рассуждать так: Бог тем более поддерживает, окрыляет и заступается за человека, чем больше устремлен к нему человек, любит, чтит и пламенеет, чем выше его духопроводность. Ощущать действие этого промысла может и просто верующий, не святой. Чудо же, нарушение „естественного порядка“ (внешней, тонкой пленки, где все совершается по правилам и под которой, глубже, кипит царство сил духовных) — чудо „просто смертному“ не дано (как не дано ему и истинных видений). Чудо есть праздник, зажигающий будни, ответ на любовь.

В отличие от многих других эмигрантов-литераторов, отдавших свой темперамент проклятиям в адрес новой России новой, события, приведшие Зайцева к изгнанию, его не озлобили. Напротив, они усилили в нем чувство греха, ответственности за содеянное и ощущения неизбежности того, что свершилось. Он, очевидно, много размышлял обо всем пережитом, прежде чем пришел к непреклонному выводу:

«Преподобный Сергий Радонежский»
(1925)

Ничто в мире не делается зря. Все имеет смысл. Страдания, несчастия, смерти только кажутся необъяснимыми. Прихотливые узоры и зигзаги жизни при ближайшем созерцании могут открыться как небесполезные. День и ночь, радость и горе, достижения и падения — всегда научают — Бессмысленного нет.

Пережитое, страдания и потрясения вызвали в Зайцеве религиозный подъем. С этой поры, можно сказать, он жил и писал при свете Евангелия. Это отразилось даже на стиле, который сделался строже и проще, многое «чисто» художественное, «эстетическое» ушло, открылось новое. Он и великую революцию стремится рассматривать сквозь призму столетий и убеждается, сколь многозначна, поучительна история человечества.

Какие бы произведения Зайцева мы не взяли бы в руки, он, пусть неожиданно, но предстает для нас как бы писателем завтрашнего дня, писателем будущего. Немало великих уроков добра таят в себе его страницы, от которых веет тихим светом милосердия.

Творчество Зайцева — спокойное, скромное и ценное прежде всего его автобиографическими и мемуарными произведениями, помогающими лучше понять эпоху в некоем стереоскопическом зрении: из России и из эмиграции.

Умер Борис Зайцев в Париже 22 января 1972 года, похоронен на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа.

77